Надо сразу сказать, что все проекты памятников, поданные на конкурс, преисполнены уважения к Александру Солженицыну. Правда, уважению не хватает государственного размаха. И место постановки памятника (в сквере на улице Солженицына, за домом 13, стр. 1, во дворе пятиэтажки, где сейчас детская площадка с песочницей), и место проведения конкурса (Дом архитекторов, и даже не в главном зале, а на третьем этаже), и главный организатор конкурса — Дом русского зарубежья — скорее говорят о том, что инициатива не первого ряда, а как бы скорее второго. Но творческие силы высказались по первому разряду, хотя бы количественно (больше 40 проектов).

Но присутствуют они в соответствии с условиями конкурса анонимно, под цифровыми кодами, так что в результате есть зал с пронумерованными образами Солженицына. Там же висит его знаменитая фотография в лагерной телогрейке и шапке с нашитой меткой Щ282. Довольно эмоционально получается. Зал заполнен Александрами Исаевичами, чувствуешь себя немного зашуганным ими — взгляд этого человека при пронзительной значительности не отличался благожелательностью.

Первая, многочисленная,— это «ВПЗР», великий писатель земли русской. Фигура значительная, в рост, античных пропорций, постамент прямоугольный, высокий, надпись. Поза спокойная с элементом публичного обращения, иногда с ораторским жестом или с книгой. Некрасов, Толстой, Достоевский — при некотором внешнем сходстве надпись можно и поменять. Правда, есть варианты по гардеробу — френч, куртка, толстовка, форма з/к; в одном случае даже во фраке (Нобелевская премия).

Вторая, реже встречающаяся,— писатель ХХ века. Не часть канона «русская литература», а частный человек, которому канон не указ. Постамент низкий, приватный, поза характерная, в одном варианте — стоит в углу сквера и смотрит на Россию со стороны, в остальных — с элементами интерьера: стулом, креслом, лавкой. Один раз — с котом (неликвид от Бродского?). Больше такое подходит поэту (типа Пушкин в Царском Селе), но бывает и у прозаиков. Конкурсные проекты на памятник Булгакову, например, в свое время сплошь состояли из таких решений: в советской иконографии это образ не «инженера человеческих душ», а «попутчика».

Третий тип уважения — «слава КПСС» наоборот. В драпировке из обобщенных знамен, ломающий стены, ликом на пятиконечной звезде (не как на октябрятском значке, а на всей поверхности), барельефом со сгущением скульптурной массы на заднем плане, силуэтом на Доске почета: во всех случаях присутствуют символы краха СССР. Манера, принятая для изображения фигур скорее символических — комсомольцев, ученых, зодчих.

Четвертый — религиозный. Разнообразные способы представить Александра Исаевича как бога, святого или жреца. От архаических советских, где он снисходит в виде реалистической фигуры, но у ног вьется какая-то космическая пыль в виде опять же обломков СССР (так было принято ваять Гагарина, путающегося ногами в звездах и планетах), до иконописных обликов в духе «северных писем» или канонов Дионисия, хотя последние воспринимаются не как христианские иконы, а как предметы племенной религии. Есть оригинальные образы — например, в виде палеоамериканских божеств, под рельефы Эрнста Неизвестного или, точнее, Сикейроса.

Пятый — нефигуративный. По преимуществу это композиции, которые можно назвать «Качение красного колеса». Причины понятны. Напоминает абстрактную скульптуру перед офисами международных компаний, выражающую идею авторитетной масштабной динамики.

Не хотелось бы впасть в бестактность и сказать, что Александр Исаевич Солженицын был позером. Но он, несомненно, очень чувствовал себя на исторической сцене и в каждый момент уделял внимание тому, как он там выглядит. Я имею в виду не только вообще, а чисто внешне выглядит. И каждое решение зеркалит какой-то его имидж.

Великим русским писателем он начал себя ощущать по крайней мере с «Архипелага», и облик этот потом носил почти не снимая. Боец, комсомолец — ну а кто не понимает, что Солженицын (опять же по крайней мере до «Архипелага») — это соцреализм наоборот? Очень редко (скажем, в «крохотках»), но он все же позволял себе подчеркнуть, что был именно писателем, мастером словесности, а не только идеологом. Мог то есть появиться и в образе частного человека, хотя, конечно, это не его ниша. В 70-е, до высылки, в период «Письма съезду», он представал «советским демиургом», так что Гагарин — не Гагарин, а вот что-то такое про атомы, энергию, что-то вроде Курчатова тут подходит. Да и недаром его вечным оппонентом был Андрей Дмитриевич Сахаров. Американский Солженицын и уж тем более Солженицын вернувшийся — это пророк в своем отечестве, то есть маг и бог. Пожалуй, только нефигуративные решения в духе русского авангарда не очень подходят — все же это для него было «образованщиной». С другой стороны, я думаю, что в «Словаре русского языкового расширения» это авангардист второго ряда, вроде Бурлюка, только не вполне осознававший это.

Но памятник же не должен просто зеркалить человека? Это же некое его осмысление, попытка его понять. Нам нечего сказать про Солженицына? Только повторить, как попугай, но в бронзе?

Одно утешает: выбор — это дело жюри. Постороннему может показаться, что нет более идиотской затеи, чем конкурс на скульптуру. На конкурс представляется не она, а эскиз, художественное качество тут непонятно. Архитектуру можно судить по проекту, а скульптуру — нельзя по наброску, тут слишком много недоговоренностей. Если вы верите в талант какого-то скульптора, дайте ему сделать памятник, а если устраиваете конкурс — значит, не верите никому. Ну тогда и получите Калашникова.

Я бы, наверное, выбрал вариант «ВЗПР» и надеялся, что талант скульптора позволит создать сколько-нибудь выразительный образ. Если нет — что же, будет хоть генеральский мундир. Мир наполнен не выдающимися, но приличными памятниками, важно, что мы помним этого человека, а с гениальностью памяти — это редко везет. Неловкость, пожалуй, в том, что таких генералов много, Солженицын теряет исключительность и становится в ряд из фигур прошлого.

Но то, что нам нечего о нем сказать, что мы живем в проблематике Солженицына — «как нам обустроить Россию»,— видится мне не столько его достоинством, сколько нашим недостатком. Революция, репрессии, коммунизм, национализм, православие — это все, как определил Александр Эткинд, «травма горя». Очень бы хотелось ощутить, что Александр Солженицын — это великий писатель прошлого, несколько архаический на сегодняшний вкус. Хотя, конечно, пустые фантазии.

Оригинал